5. ПРОТОННЫЙ ФИЛЬТР 1-ГО ПОКОЛЕНИЯ. ЛНФ-ЛЯП (1962-1964)
1. В мае 1962 г. Федор Львович отозвал меня из ФИАН в Дубну, пояснив, что наступила пора создавать собственную базу по исследованию ДПП, а также монтировать и налаживать поступающее оборудование в экспериментальном зале реактора на пучке № 3 и в новой пристройке к лабораторному корпусу. При этом он обещал отпускать меня в ФИАН для выполнения подготовленных экспериментов. За то время – а это почти полтора года, что я был в ФИАН, Федор Львович вместе со Славой Лущиковым проделали колоссальную работу по созданию инфраструктуры для исследований по ДПП: инициировали строительство пристройки к лабораторному корпусу для размещения оборудования, заказали в НИИЭФА им. Д.В. Ефремова в Ленинграде изготовление двух комплектов магнитов СП-10 и СП-47 из номенклатуры института и многое другое.
2. Хотя частично я был в курсе этих приготовлений, я был потрясен размахом работ, дальновидностью и хваткой ФЛ. Особенно меня поразило обоснование строительства пристройки. По проектному заданию (у меня до сих пор сохранился комплект рабочих чертежей) пристройка должна состоять из двух громадных залов, разделенных коридором, вдоль которого должна быть размещена целая анфилада комнат. Каждый зал оснащался мостовым краном большой грузоподъемности. В залах предполагалось разместить по десять магнитов с системами питания и стабилизации. Фактически, этот проект был прикрытием идеи создания новой экспериментальной механической мастерской. Старая мастерская не справлялась с нуждами лаборатории. Конечно, были привлечены специализированные СМУ для монтажа оборудования. ФЛ предложил мне включиться в работу по освоению свалившегося богатства.
3. Не успел я оглянуться, как следует, тут же ФЛ привлек меня к научно-организационной работе в лаборатории, назначив секретарем лабораторного семинара; сам он был его руководителем. В мои обязанности входила подготовка назначенного ФЛ семинара: объявления, оверхэд, чистая доска, встреча докладчика, если он иногородний, и т.д. Иногда ФЛ поручал мне связаться с кем-нибудь, кто, по его мнению, мог представить интересный материал на семинаре.
4. Вспоминается один прискорбный случай, когда я проявил себя как неотесанный мужлан. ФД поручил связаться с Бруно Максимовичем Понтекорво, нет ли у него чего-нибудь интересного для нашего семинара. Я пошел в новый третий корпус ЛЯП. На лестничной площадке между первым и вторым этажами я увидел БМ. Он стоял около окна и оживленно разговаривал с каким-то мужчиной (кажется, это был Биленький). Я остановился в отдалении и стал ждать окончания разговора. Прошло минут десять. Разговор продолжался в том же оживленном темпе, и, казалось, ему нет конца. И тут меня черт дернул вмешаться. Я подошел к паре, и, со всей возможной вежливостью, обратился к БМ, не уделит ли он мне время после окончания разговора. Тут произошел взрыв эмоций. На резких, повышенных тонах он начал обличать меня в невежливости, что не прилично вмешиваться в беседу людей, и еще что-то, чего я не помню. Я остолбенел. Наконец, БМ успокоился, повернулся к собеседнику и продолжил разговор. Как оплеванный, я пошел вниз. Это был тяжелый удар для меня. Потом я долго думал в чем моя ошибка. Ведь в моем стандартном поведении было обычной практикой вмешиваться в беседу людей. По-видимому, дело в том, какие это люди. Честно говоря, я до сих пор не выработал четкого критерия, когда можно вмешаться в разговор, а когда нельзя. Жизнь показала, что использовать надежный критерий – никогда не вмешиваться, не практично. Приходится каждый раз решать задачу заново. Потом мы много раз пересекались в городе и на ляповской площадке. На мое ‘Здравствуйте, Бруно Максимович”, он не отвечал. Через некоторое время я тоже перестал здороваться. Об этом случае я ничего не сказал ФЛ. Странно, что он не вернулся к своему поручению насчет семинара с участием БМ. На ФЛ это было явно не похоже.
5. С Понтекорво у меня было еще два случая, о которых я не могу не рассказать. Второй случай произошел на канале Волга – Москва примерно в 1970 г. К этому времени я купил Москвич-412, и мы по выходным ездили отдыхать на канал, в районе темповской переправы. Однажды мы в очередной раз поехали на наше любимое место, слева от переправы, где каменная облицовка канала была удалена, и образовалась маленькая бухточка с песчаным дном. Это было самое безопасное место для спуска в воду для нашей малолетней дочери. Еще при въезде на дамбу я обратил внимание на Волгу-24, и возящегося около неё Понтекорво. Примерно через полчаса я случайно взглянул в ту сторону, и увидел туже картину. Думаю, в чем там дело. Пошел посмотреть. Подошел поближе, и вижу, что БМ пытается снять заднее колесо, и у него ничего не получается. По-видимому, человек, который обслуживал его машину, сильно затянул гайки, и БМ не мог своим коротким рожковым ключом отвернуть их. Я приблизился вплотную и предложил свою помощь. Ответив на мое приветствие, он с радостью согласился. Я сходил к своей машине, принес свой ключ с удлинителем, и быстро поменял пробитое колесо на запасное. БМ поблагодарил меня, и предложил показать то место, где он повредил покрышку. Я не стал отказываться, и мы пошли в сторону темповского шлюза, видневшегося вдали. Алка с удивлением наблюдала за нами, когда мы проходили мимо нашей стоянки. Примерно через полкилометра БМ стал что-то искать в траве на обочине дороги. Наконец, нашел и позвал меня. В густой, но не высокой траве торчал кусок железнодорожного рельса. Именно, на него и наехал Понтекорво. Как он умудрился это сделать, остается загадкой. Рельс был в стороне от проезжей части дамбы. Могу только предположить, что машина, по какой-то причине, вильнула в сторону и врезалась в рельс. На этом мы расстались. Но когда мы пересекались в Дубне, Бруно Максимович, по-прежнему, меня не узнавал. Великий ученый, что тут поделаешь.
6. Третий эпизод был в Алуште, на нейтронной школе в 1974 г., во время сеанса игры в шашки. Волею судеб, я оказался рядом с БМ, а Володя Назаров сделал серию фотографий (Рис. 20). Мы очень оживлено разбирали наши проигранные партии. БМ все время апеллировал ко мне, обсуждая свои промахи в игре. Это был наш последний непосредственный контакт. В этот раз Бруно был вполне дружелюбен.
Рис. 20. После сеанса одновременной игры в шашки в Доме отдыха “Дубна”: 1 – Понтекорво, Бескровный, Таран, Покотиловский, Лущиков; 2 – Понтекорво, Таран; 3 – Симкин, Михушкин (в центре заднего ряда).
7. К слову сказать, эта 2-ая школа была организована великолепно (первую, в 1969 г., я пропустил, так как работал в Сакле): прекрасная и обширная программа лекций, подбор лекторов был превосходный, много выдающихся ученых, восхитительная культурная программа, включая турниры, концерт, кино и туристические поездки по ЮБК (Рис. 21), купание и загорание на собственном пляже, достаточно хорошие жилые и бытовые условия, туристические походы с шашлыками и крымскими винами. Обалдеть можно! Что еще надо человеку, чтобы хорошо поработать и хорошо отдохнуть? Только жаль, что Федора Львовича не было с нами. Слушатели и лектора школы на первом заседании почтили память Ф.Л.Шапиро. На сцене стоял его портрет. У меня остались превосходные воспоминания об этой школе. Здесь я подружился с Филом Миллером из Ок-Риджа. Он был известен своими выдающимися экспериментами по поиску ЭДМ нейтрона (вместе с Норманном Рэмси). Я был участником еще нескольких школ, но 2-ая школа, мне кажется, была наилучшей. Великолепную серию снимков сделал Володя Назаров. У него был большой личный фото и киноархив. Где он сейчас?
Рис. 21. Нейтронная школа в Алуште в 1974 г.: 1 – Юрий Таран и Фил Миллер; 2 – шахматный турнир на первенство Дома отдыха “Дубна”; 3 – Ю.В.Таран (бильярдный турнир на первенство Дома отдыха “Дубна”, я занял первое место) и В.М Назаров.
8. Но вернемся в ЛНФ. В комнатах 9 и 10 пристройки завершался монтаж магнита СП-47. Он был предназначен для поляризованной ядерной мишени. В комнате 11 (это левый зал пристройки) на выделенной площади зала шел монтаж магнита СП-10, на котором предполагалось продолжить опыты по ДПП при высоком магнитном поле (до 10 кэ). А в ком. 18 (это правый зал пристройки) начались работы по созданию токарно-фрезерного цеха ЭММ. Позже к наладке и запуску систем питания и стабилизации тока четырех магнитов подключился Валерий Попов, окончивший Ленинградский политехнический институт. Как показала эксплуатация систем стабилизации, они были малонадежны. Замучили сбои усилителя постоянного тока стабилизатора тока магнитов. На этом мы потеряли кучу пучкового времени. Приходилось вызывать Валеру в любое время. Но он понимал важность работы, и смиренно делал свое дело. Более пяти лет он обеспечивал работу магнитного комплекса.
9. Донимала нас и другая проблема – нестабильность магнитного поля из-за изменений температуры в экспериментальном зале ИБР. Канал № 3, на котором располагалась поляризационная установка, был близок к въездным воротам в зал. И хотя мы заставили хозяйственников утеплить ворота, как с наружной, так и с внутренней стороны, плавание температуры выводило поле из резонансного значения. Все эти пять лет мы со Славой фактически работали в режиме ручного управления установкой. А так как реактор работал круглосуточно, то нам приходилось сутки делить на двоих. Это была сложная задача, потому что, то и дело, всякие обстоятельства сбивали режим работы. Зимой в зале было холодно, а так как аппаратура управления магнитами находилась на полу зала, где сквозняк гулял по ногам, то мы постоянно бегали наверх установки согреться потоком теплого воздуха от магнитов. В общем, веселая была жизнь, но мы были молоды и не унывали, тем более что мы делали классные эксперименты. Это мы хорошо понимали.
10. Ранее на работу в ЛНФ принят Юра Дмитревский, окончивший кафедру низких температур физфака МГУ. ФЛ поручил ему продублировать Не-3-рефрижератор Неганова для будущей поляризованной ядерной мишени. Для этих работ была выделена ком. 10 пристройки, где был смонтирован магнит СП-47. Юра запустил одновременное изготовление двух установок: упомянутого рефрижератора на Не-3 под магнит СП-47 и большого гелиевого криостата наливного типа под магнит СП-10. Он развернул активную деятельность и достиг заметных успехов: в черне был изготовлен рефрижератор, и начались вакуумные испытания; в ЭММ полным ходом шло изготовление большого криостата (Рис. 22). Но в 1963 г. у него возник конфликт с одним польским сотрудником ОИЯИ. Сора не стоила выеденного яйца, но поляк написал в дирекцию ОИЯИ жалобу, а некоторые заинтересованные лица раздули шум вокруг инцидента. И как не пытался Федор Львович сдемпировать разгоревшийся скандал, Юру уволили из ОИЯИ, а Госкомитет направил его на работу в Протвино. Группа осталась без квалифицированного специалиста по криогенике. И всех удивило, когда ФЛ поручил криогенные работы Виктору Павловичу Алфименкову, не имевшим никакого опыта в области низким температур. Видимо, ФЛ знал, или разглядел в Алфименкове что-то такое, что он даже не стал искать подходящего специалиста. Как показали дальнейшие события, ФЛ не ошибся в этом назначении.
Рис. 22. Юрий Дмитревский в ком. 10 пристройки к лабораторному корпусу ЛНФ.
11. Чтобы продолжить исследования по ДПП, было решено продублировать фиановскую установку. Для ее размещения ФЛ выделил ком. 55 на втором этаже лабораторного корпуса. А все причастные к проекту люди сидели в ком. 60 на том же этаже, в том числе и я. ЯМР-спектрометр пока остался в ФИАН, так как были намечены эксперименты по ДПП с новой партией облученных образцов полиэтилена. ЭПР-спектрометр 3 см диапазона СВЧ и заливной гелиевый криостат предстояло создать собственными силами. Для этого я попросил у Маненкова комплект чертежей стола спектрометра и магнита до 5 кэ. Позже по ним было начато изготовления оборудования в ЭММ лаборатории. АА снабдил нас также рядом изделий для будущего ЭПР-спектрометр (клистроны, волноводы и т.д.). Затем я занялся проектированием криостата, не имея никакого опыта. По готовности рабочих чертежей криостата они были переданы в ЭММ. Когда необходимое оборудование было готово и отлажено, мы продолжили эксперименты с ЛМН на 3 см ЭПР-спектрометре в ком. 55. В них принимала участие чета Драгическу из Института физики в Бухаресте, Пауль и Мина. Это были потрясающе приятные люди, настоящие европейцы. Однако надо признать, что эти измерения не принесли существенно новых результатов, поэтому они не были опубликованы. Конструкция криостата оказалась не удачной, но я приобрел некоторый опыт, который пригодился в дальнейшем.
12. Тем временем, параллельно с созданием собственной базы, мы начали готовить эксперименты в ЛЯП, на базе группы Бориса Степановича Неганова, с которым Федор Львович договорился о сотрудничестве в области ДПП. Так как в группе не было стандартного заливного криостата с загрузкой сверху образцов, то БС решил вести работы по ДПП на ЛМН на Не3-рефрижераторе, дававшим стационарную температуру 0,3 К. Для этого он занялся соответствующей модификацией рефрижератора. В группе Неганова работал Лев Борисович Парфенов, весьма квалифицированный физик и инженер, и заядлый автомобилист. Он и Лущиков начали готовить электронную аппаратуру для экспериментов на рефрижераторе, ориентируясь на 3 см диапазон СВЧ и магнитное поле 3,5 кэ. К этому времени был готов магнит ‘фиановского разлива”.
13. В тоже время Неганов и Парфенов начали разработку и изготовление заливного криостата, а я начал делать ЭПР спектрометр 8 мм диапазона СВЧ для опытов в этом криостате, а Слава новый ЯМР-спектрометр на более высокую частоту. Для повышенной частоты СВЧ требовалось магнитное поле 10 кэ, что заставило форсировать работы по запуску магнита СП-10 в ком. 10 пристройки к лабораторному корпусу ЛНФ.
14. Тут надо отметить важнейшую работу, проделанную Борис Степановичем по организации выращивания кристаллов ЛМН с примесью Nd3+ в радиохимической лаборатории ЛЯП. В РХЛ фактически была создана внутренняя лаборатория по выращиванию кристаллов ЛМН. Ее услугами мы пользовались и далее, когда отчалили от группы Неганова и ушли в самостоятельное плавание, но в пределах ЛНФ и под контролем ФЛ. Несколько слов о людях, растивших кристаллы. Неформальным лидером группы была обаятельная Софья Львовна Смирнова, жена Льва Иосифовича Лапидуса. В состав группы входили квалифицированные химики Лилиана Легарова, Ирина Ноздрина и Надежда Авдеева. За полгода они создали целый конвейер по выращиванию чистейших водных кристаллов ЛМН с разной концентрацией ионов Nd3+, содержащих только четный изотоп 142. Физики стали в изобилии получать совершенные кристаллы разных размеров, достигавших порой толщины 13 мм и диаметра 40 мм. А в 1965 г. химики вырастили два самых выдающихся кристалла, из которых мы сделали сэндвич толщиной 2 см и площадью 4,2 х 3,4 см2 для нашей ППМ третьего поколения. Толщина в 2 см следовала из расчетов по максимизации figure of merit, являющейся в нашем случае произведением квадрата поляризации нейтронов на пропускание мишени.
15. В октябре 1962 г. рефрижератор Неганова-Парфенова был готов для экспериментов по ДПП. В процессе нескольких проб с разными кристаллами ЛМН были подобраны оптимальные значения магнитного поля, и мощности СВЧ при температуре 1,7 К. Был отобран наиболее перспективный кристалл ЛМН с 0,8 % примесью Се+3, размером 6 х 6 х 2 мм3. Затем приступили к рабочим измерениям. Вначале подробно исследовали кристалл при 1,7 К. Потом начали постепенное снижение температуры, систематически свипируя протонный сигнал. При температуре 0,5 К ее дальнейшее снижение прекратилось из-за СВЧ-подогрева кристалла, омываемого жидким гелием-3 в кварцевой ампуле внутри резонатора. При этой температуре усиление протонного сигнала достигло 120, что соответствовало поляризации протонов 8 %. Результаты работы были опубликованы в [15].
16. До 1963 г. идея протонного поляризатора Федора Львовича не афишировалась, о ней знал ограниченный круг людей. В какой-то момент, он, по-видимому, понял, что пора обнародовать идею. В конце 1962 г. он предложил мне написать статью о новом методе поляризации нейтронов. К этому времени я насобачился писать статьи в один присест. Мысли так и лезли в голову. На этот раз я обломился, как стало ясно из дальнейших событий. Не учел я любимой поговорки римского императора Октавиана Августа Festina lente (Поспешай медленно). Отнес готовую рукопись ФЛ. Он бегло посмотрел ее, и какая-то хмурость пробежала по его лицу. Затем он сказал, что поработает над ней. Через некоторое время ФЛ через Марью Семеновну Лисицыну, секретаря Ильи Михайловича, передал обе рукописи – мою и свою – с запиской, в которой была просьба посмотреть новый вариант статьи и подготовить ее к печати в ЖЭТФ.
17. Первое, что мне бросилось в глаза, это авторский состав, который вообще не был указан в моей рукописи. Я был ошеломлен тем, что был включен в соавторы. Второй мыслью было, почему нет Лущикова в нем. Далее вчитавшись в текст ФЛ, я вообще впал в ступор. Содержанием обе рукописи отличались, как небо от земли. Более того, в варианте ФЛ предлагалась и обсуждалась не одна идея, а целых три. Две последние – это были его новые предложения, а, именно: а) о поляризации нейтронов пропусканием через поляризованную мишень из Не-3, и б) об определения спинов нейтронных резонансов с использования анализатора поляризации для измерения деполяризации нейтронов, рассеянных на неполяризованной ядерной мишени.
18. Пока Шапиро не было в Дубне, я так и сяк обсасывал разные варианты, как реагировать на сложившуюся ситуацию. Вариант отказа от соавторства мне даже не приходил в голову, а жаль, как будет видно из дальнейшего. Наконец, я склонился к выводу, что не надо спорить с ФЛ. Я, и итак, по-видимому, перебрал лимит на споры с Федором Львовичем. Следствием этого решения было другое решение: ничего не делать. Далее все прошло гладко. 29 марта 1963 г. я отнес статью в издательский отдел ОИЯИ для публикации в качестве препринта ОИЯИ и для направления статьи в ЖЭТФ, куда она поступила 2 апреля 1963 г., и была опубликована в [16].
19. Эта статья в будущем наделала мне много неприятностей. Реально, она мне не принесла никаких дивидендов, если так можно выразиться. Фактически мой вклад в неё стремился к нулю. Но включение меня в соавторы вызвало неприязненность и ненависть ряда одиозных персонажей в нашей лаборатории.
20. До публикации этой статьи я был слепой, наивный котенок. У меня не было еще ни одного врага. А тут они стали появляться, как грибы из-под земли, особенно, после моей защиты кандидатской диссертации в 1967 г. Уже в первой главе диссертации «Введение» было написано: Отмеченные ограничения заставляли искать эффективный метод поляризации нейтронов в значительно более широком энергетическом диапазоне. Такой метод был предложен Ф.Л.Шапиро и автором [3]. Ссылка 3 была на публикацию в ЖЭТФ, о которой я уже говорил. Конечно, последняя фраза в цитате дает основание думать, что я считал себя соавтором идеи протонного фильтра. Правильнее было бы написать так: Такой метод был предложен в работе Ф.Л.Шапиро и автора [3]. Но такая правка все равно не спасает ситуацию.
Более того, в своем выступлении на защите я сказал: Такой метод был предложен несколько лет назад в Лаборатории нейтронной физики Ф.Л.Шапиро и соискателем (Из стенограммы заседания № 19 Объединенного Ученого совета ЛНФ и ЛЯР ОИЯИ 14 июня 1967 г.). Тут уж деваться некуда, дважды я покушался на соавторство в методе. Вывод: из песни слов не выкинешь. А песня была спета. Можно, конечно, сослаться на отзыв ФЛ как руководителя диссертации, в котором он писал: Ю.В.Таран начал работать в Лаборатории нейтронной физики сразу после окончания Физического факультета МГУ (1958 г.). В течение года он стажировался в ИТЭФ, где участвовал в работе по созданию поляризованного пучка тепловых нейтронов. Затем участвовал в теоретическом изучении различных методов определения спинов нейтронных резонансов ядер. Результатом этих исследований явилось предложение метода поляризации нейтронов, более эффективного, чем существовавшие, основанного на фильтрации нейтронного пучка через поляризованную протонную мишень (полностью отзыв приведен в приложении к книге). Из этого отзыва следуют два важных вывода: 1) что, я участвовал в теоретическом изучении …; Результатом этих исследований явилось предложение метода …, 2) что, ФЛ впервые упомянул о фильтрации нейтронов. Так как я иногда рассказывал ФЛ о результатах изучения мировой литературы по поляризации нейтронов и ядер, то он, по-видимому, закамуфлировал это в отзыве под слова теоретическое изучение, что, возможно, послужило ему основанием включить меня в соавторы статьи в ЖЭТФ. Возможно, моя информация и наши обсуждения натолкнули его на идею метода, что мне кажется мало вероятным. Но с другой стороны, ФЛ сам внимательно следил за литературой, и, вряд ли, я мог его чем-то просветить. Самое вероятная версия происхождения идеи, по-видимому, заключается в ознакомлении ФЛ со статьей Хванга и Сэндэрса о ДПП. Вообщем, мотивы ФЛ включения меня в статью мне до сих пор не ясны. Второй вывод для меня представляет фундаментальный интерес в связи с вопросом «Кто первый сказал слова Протонный фильтр». От ФЛ я этого не слышал, и в его трудах (том 2) этого нет. Но к этому вопросу я еще вернусь позже.
Апофеоза эта вакханалия достигла в 1986-1989 г.г., когда я готовил докторскую диссертацию, а потом ее защищал. До подачи диссертации в НТС отдела и лаборатории я решился на беспрецедентный шаг – устроить “референдум” среди ряда физиков наших отделов ядерной физики и конденсированных сред, а, также, ряда персон в ЛЯП, ЛТФ, ПИЯФ и ИТЭФ. Я подготовил 5 или 6 экземпляров свежей диссертации (в черновом варианте). Я был вторым в ЛНФ после венгра Рубина, который ранее набрал текст диссертации в редакторе Лексикон на персональном компьютере. Я проделал то же самое на РС 286, данному мне в личное пользование Славой, и распечатал диссертацию на первом в ЛНФ принтере. Выглядела она шикарно, не сравнить с моей кандидатской. Я пустил 4 экземпляра диссертации в “народ” для обсуждения, чтобы спрогнозировать возможную реакцию публики при ее рассмотрении в НТС ЛНФ. Я не помню, сколько людей ознакомилась с диссертацией, но в конце официального текста диссертации имеется список тех, кто дал свои отзывы. Их было 21: 11 докторов и 10 кандидатов. Положительных отзывов было заметно больше.
21. После защиты была нудная переписка с ВАК, который завалили письмами о том, что присуждение мне степени дискредитирует саму степень, совет, ЛНФ и ВАК (до того, что она дискредитирует также СССР, они не додумались). Но ВАК все-таки присудил мне степень доктора в 1989 г. Но некоторые персоны продолжали бодаться с ВАК еще очень долго. Меня даже раз туда вызывали на заседание по рассмотрению жалоб, примерно в 1990 г. Я не поехал, сославшись на болезнь жены. Это соответствовало действительности, ее состояние было таково, что я должен быть всегда в пределах шаговой доступности и находится вблизи телефона. Из ВАК меня больше не беспокоили. Наверное, там жалобщиков утихомирили, или они сами успокоились (Стенограмма заседания № 60 специализированного совета при ЛНФ и ЛЯР ОИЯИ приведена в приложении к книге).
22. Заключительный аккорд вакханалии прозвучал на НТС лаборатории в 1991 г., где меня завалили при тайной баллотировке на должность ведущего научного сотрудника (внс). Никто не решился выступить в открытую. Количество открытых и скрытых врагов настолько выросло, что их можно было бы укладывать штабелями, мостя дорогу, а потом прошагать по их спинам до ближайшего сортира, чтобы вырвать блевотину. Как следствие, я ушел из отдела ядерной физики.
23. Спустя какое-то время после я поделился этими злоключениями со своим университетским приятелем Степаном Бунятовым. На что он мне сказал: “Юрик, ты независимый человек, а за независимость надо платить. Ты и платишь”. Это были святые слова мудрого армянина. Он как будто открыл мне глаза. Потом в жизни у меня возникали, конечно, критические моменты, когда обстоятельства толкали на то, чтобы немного прогнуться, не перебарщивая. Один раз я решился на это, и потерпел полный крах. Меня не только послали по известному адресу, но и, не явно, облили презрением, по-видимому, за то, что я дал слабину. Я зарекся ломать характер, генетически заложенный в меня.
24. Провал на НТС лаборатории фактически остановил мою формальную научную карьеру, я имею в виду выборы на научную должность. Никогда потом, вплоть до текущего момента (а это конец 2015 г., когда я пишу эти заметки), меня не допускали к выборам на научные должности в ЛНФ. После перехода в научно-экспериментальный отдел нейтронных исследований конденсированных сред (НЭО НИКС) в январе 1996 г. мне на протяжении 20 лет лепили следующие должности и.о. внс, и.о. внс-консультанта, консультанта при дирекции лаборатории (кдл), и.о. кдл, и, наконец, остановились на кдл. Спад шел по нисходящей линии; при этом, соответственно, понижался оклад, вплоть до “четвертушки”; но, все-таки, это значительно лучше, чем оказаться за воротами, как в ЛНФ поступили со многими физиками. Сейчас я кдл. У меня есть неприличная расшифровка этой аббревиатуры. Но, естественно, я ее приводить здесь не могу, а жаль. Размер оклада мне стыдно даже назвать. Но жизнь идет. Отметил 81-ый. Повидимому, осталось немного. Когда я пишу эти заметки, и вспоминаю 12 лет под крылом ФЛ, мое настроение улучшается. Также большую радость я испытываю, когда вспоминаю, что моя внучка Ася 27 октября 2015 г. родила мальчика. Я стал great grandfather (GGF).
25. В заключение обсуждения моего соавторства с Шапиро, я хотел бы сказать, что до сих пор не понимаю, зачем ФЛ взял меня в соавторы. В чем был смысл или цель? За мой вклад в работу по ДПП? Но Слава явно сделал больше меня в этой области. Загадка.
26. В Харькове, 18 марта 1963 г. умерла моя мама Евдокия Яковлевна Таран. Родилась она 18 марта 1914 г. Ей исполнилось только 49 лет. Её прадед Антон Коляда по отцу был выходцем с Черниговской губернии Украины. В 1883 г. Антон с тремя братьями пароходом из Одессы через Атлантический, Индийский и Тихий океаны приплыли во Владивосток. Им выплатили подъемные по столыпинской реформе, выделили тягловый скот, снабдили инвентарем и продовольствием, выдали документы на бесплатное занятие какого-то количества земли, не облагаемой налогом в течение 10 лет, в районе г. Уссурийск, и отправили в путь на север. Не доходя Уссурийска, они остановились на крутом берегу реки Репьевка, и основали село Воздвиженка. Это родина моей мамы. Вся ее жизнь была полна драматизма, как в царское время, так и в советское. Хлебнула лиха, и не одна она – у нее было 11 братьев и сестер, и только 7 дожили до тех времен, когда сами завели детей. Упокой, господи, ее душу.
27. Вернусь теперь к работам в группе Неганова. В начале 1963 г. были готовы заливной гелиевый криостат, СВЧ аппаратура 8 мм диапазонам, и ЯМР-спектрометр. Но СП-10 на 10 кэ не был еще запущен. Однако в это время появились работы Джеффриса [17] и Абрагама [18] о возможности поляризовать протоны в кристаллах с анизотропными магнитными свойствами простым механическим вращением, без электромагнитной накачки. Вскоре Робинсон [19] реализовал предложенный метод с кристаллом ЛМН, допированным 2 % примесью церия. Однако полученное усиление протонного сигнала не превосходило 10. Мы решили повторить эксперимент Робинсона. После ряда опытов получили примерно такие же результаты, как Робинсон. Это нас, конечно, разочаровало. Но были умные головы в нашей группе. Я не помню, кто предложил дополнить вращение электромагнитной накачкой, но не СВЧ диапазона, а 2 м радиодиапазона. Это значительно упрощает необходимую аппаратуру. Применения этого гибридного метода позволило получить максимальное усиление протонного сигнала 70. Хотя результат не высок, но он был получен оригинальной методикой, поэтому мы его опубликовали в [20].
28. Я этого гибридного способа не предлагал, значит остаются три других члена группы. Неганова я бы исключил из этой троицы. Остаются Лущиков и Парфенов. Оба разбираются в радиотехнике и электронике. Я планирую в свое время ознакомить с этими заметками ряд лиц, симпатичных мне, и которые не относятся к стану моих личных врагов. Так как Лущиков пока удовлетворяет этим критериям, то он может помочь раскрыть эту загадку, если прочитает эти заметки. Но покопавшись в своем личном архиве, я обнаружил, что 4 января 1964 г. в институтской газете “За коммунизм” (№ 64) мною была опубликована большая статья о работах по поляризации ядер в ЛНФ и ЛЯП под заголовком “Солид-эффект и ядерная физика”. Статья как раз заканчивалась рассказом об экспериментах в ЛНФ и ЛЯП по вращению кристалла ЛМН и применению гибридного метода. А несколькими строками выше было написано (цитирую): Анализ экспериментальных результатов Робинсона, проведенный в Лаборатории нейтронной физики, навел на мысль осуществить обычный солид-эффект во вращающемся кристалле, но не на частоте, соответствующей максимальному магнитному моменту иона церия, а на частоте, соответствующей минимальному моменту, который в 60 раз меньше максимального. Эта цитата явно указывает на Лущикова. Мне интересно разгадать эту шараду. Дело за Славой. Когда закончу писать эти заметки, отдам их Славе почитать. Может он вспомнит.
29. Запись от 23 августа 2015 г. Но шарада навсегда останется не разгаданной. Слава слишком рано ушел из жизни. 20 августа в больнице МСЧ-9 в Дубне умер от четвертого инфаркта Владислав Иванович Лущиков. Он не дожил до 10 декабря, когда ему исполнилось бы 82 год. Гражданская панихида по Славе состоялась в траурном зале больницы (Рис. 23).
Рис. 23. Гражданская панихида по Владиславу Ивановичу Лущикову.
Похоронен Слава на городском кладбище рядом с могилой его жены Тамары Антоновны Мачехиной, с которой прожил долгие годы и вырастил двоих детей Игоря и Ирину. А дети порадовали его внуками. Когда могильный холмик скрылся под горой венков и цветов, то к ней прикрепили большой ламинированный лист ватмана с некрологом от Лаборатории нейтронной физики (Рис. 24).
Прощай, Владислав Иванович. Пусть земля тебе будет пухом.
Упокой, господи, душу усопшего раба твоего.
Конец записи от 23 августа 2015 г.
Рис. 24. Некролог на В.И. Лущикова, напечатанный в институтской газете «Дубна» 18 сентября 2015 г.
30. 30 сентября 2015 г. я сам загремел в МСЧ-9. Там и подготовил следующие строки. Почему мне хочется вспомнить Славу добрым словом? Не потому, что мы вместе учились на физфаке, хотя у нас были вполне приятельские отношения, которые сохранились до конца его жизни. И не потому, что были приняты на работу в "нейтронку" практически в одно и тоже время, каждый со своей историей переквалификации из ускорительщиков в нейтронщиков. А потому, что в январе 1961 г. волею бога и его наместника на земле - нашего любимого шефа ФЛ - мы вдвоем были перемещены в знаменитую фиановскую лабораторию колебаний А.М.Прохорова, будущего Нобелевского лауреата. Так начался отсчет нашей совместной работы. Это незабываемое, исключительно плодотворное сотрудничество продолжалось до мая 1968 г., когда на пучке № 3 импульсного быстрого реакторе ИБР-1 мы завершили наш последний совместный ядерный эксперимент. Семь с половиной лет, голова к голове, не покладая рук, мы с упоением занимались экспериментальной нейтронной ядерной физикой. Что касается меня, я считаю эти годы лучшими в своей жизни. В этой книге в полной мере будет отражен этот период. Сейчас только скажу, что наш тандем выдержал испытание временем, о чем свидетельствует фото на Рис. 25.
Рис. 25. Тандем Таран - Лущиков (70-е годы, ЛНФ).
31. В декабре 1963 г. мы выдвинули работы, сделанные совместно с группой Неганова, на конкурс научных работ ЛНФ. Председателем конкурсной комиссии был Ф.Л.Шапиро. Мы заняли какое-то место, но не помню какое, и было ли распределение по местам – не ясно. В институтской газете было опубликовано интервью одного из сотрудников редакции (имя не было указано) с ФЛ, который рассказал об итогах конкурса, но так и не назвал распределения премий по местам. Причем неясно из интервью, был ли ранжирован конкурс по специальности. Наверное, нет, так как было премировано только шесть работ. Просто ФЛ, наверное, рассказывал о работах в линейном порядке. В этом случае, мы оказались на четвертом месте. Тоже неплохо.
32. Немного забегая вперед, расскажу о моей первой поездке за железный занавес. В ноябре 1964 г. Неганов и я приехали в Прагу по приглашению Станислава Шафрата, заведующего криогенной лабораторией в Институте физики в Праге. Ознакомились с работами лаборатории Шафраты. Последний выразил интерес к нашим исследованиям по ДПП. Обсудили некоторые возможности совместных работ, и примерный план взаимных поездок в рамках членства Чехословакии в ОИЯИ. Со стороны Шафраты наиболее подходящей кандидатурой был Милан Одегнал, который несколько лет работал у Анатоля Абрагама в Сакле. Потом я встретился с Миланом отдельно. После беседы он подарил мне книгу Джеффриса “Dynamical Nuclear Orientation” из своей личной библиотеки. На форзаце книги он зачеркнул свое имя, и написал: “Юрию Тарану. Милан”. Потом мы посетили Институт ядерных исследований в Ржеж, на берегу Влтавы (Рис. 26). Нас познакомили с нейтронными исследованиями на легководном ядерном реакторе советского производства.
33. Примерно через год группа сотрудников Шафраты посетила Дубну, ЛЯП и ЛНФ. Она ознакомилась с нашими работами по ДПП. Но дальнейшего развития эти контакты не получили. Мы со Славой были настолько загружены, что нам было не до развития сотрудничества, да и не было какой-то объединяющей идеи. Борис Степанович в это время был полностью погружен в создание рефрижератора с растворением Не-3 в Не-4. Впереди была реализация эпохального инженерного изобретения, результатами которого ЛНФ также в полной мере воспользовалась для создания поляризованных ядерных мишеней методом чистой силы. В дальнейшем метод Неганова привел к возникновению масштабного производства рефрижераторов на коммерческой основе.
Рис. 26. Ю.В.Таран и Б.С.Неганов в Праге и Ржеже (ноябрь 1964 г.).
34. По возвращению из Праги я похвастался кое-кому подарком Милана. Новость, что первая в мире книга по ДПЯ находится в СССР, докатилась до Сашки Кессениха. Он связался со мной и попросил дать ему книгу для перевода на русский. Я уже подумывал самому сделать перевод, и предложить его в какое-нибудь научное издательство. Но загрузка работой и отсутствие связей в сфере издательств не позволяли мне решиться на это дело. И тут появился Кессених. Если бы он предложил совместный перевод, я бы немедленно согласился. Но он этого не сделал, а просто просил книгу, ничего не обещая. Что-то меня настораживало, я тянул время, не давая ответ. Сейчас, вспоминая этот эпизод, я удивляюсь, почему я не предложил Славе сделать совместный перевод, или, почему он не сделал то же самое по отношению ко мне, ведь он прекрасно знал о наличии книги у меня. Загадка. Между тем Кессених усилил давление на меня, аргументируя тем, что может появиться второй экземпляр книги, и кто-нибудь перехватит ее и сделает перевод. Аргумент был сильный, и я согласился дать книгу при единственном (жаль, что только единственном) условии – вернуть книгу в целости и сохранности. Саша согласился на условие, дал честное слово, и сдержал его. Сейчас, когда я пишу эти строки, обе книги – оригинал и перевод – лежат на моем столе. Я иногда заглядываю в них, чтобы убедится в верности своих воспоминаний. Саша снабдил перевод трех глав (7, 8 и 9-ой) дополнениями переводчика, в которых кратко излагались результаты наших исследований по ДПП. Экземпляр перевода был вручен мне с надписью: “Дорогому Ю.В.Тарану от переводчика и редактора. Все недостатки целиком относятся на наш счет. А.Кессених. Г.Скроцкий.” Вскоре связи с Сашей сошли на нет. Наверное, тут проявилась одна из черт моего характера, от которой я сам страдаю, это не умение поддерживать длительные отношения с хорошо знакомыми людьми (это признание не касается дружеских отношений).
35. Снова возвращаемся к работам по ДПП. После двух экспериментов [15, 20] в группе Неганова, центр тяжести исследований переносится из ЛЯП в ЛНФ, а, именно, в ком. 10 пристройки к лабкорпусу ЛНФ. Там был запущен магнит СП-10 на 17 кэ. Перенесены и запущены ЭПР и ЯМР-спектрометры, и заливной криостат. Создана инфраструктура для вакуумирования разных полостей криостата и сбора гелия. Оборудование было опробовано и готово к работе.
36. В октябре 1963 г., мы начали первые опыты по ДПП в кристалле ЛМН с примесью неодима на длине волны СВЧ 8 мм и магните СП-10. Это был принципиальный скачок с 3 см на 8 мм, и он принес свои плоды. В феврале 1964 г. мы получили усиление протонного сигнала в 590 раз, а поляризация протонов достигла 35 %. Это был большой успех групп Шапиро и Неганова. Теперь можно было спокойно заявить, что мы сделали первую ППМ в СССР. Это была третья ППМ в мире после Франции и США. Мы назвали ее мишенью первого поколения (ППМ-1). Повторю три основных характеристики мишени: СВЧ 8 мм, магнитное поле 10 кэ, малый гелиевый криостат на 1.6 К. Результаты эксперимента были опубликованы в [21]. Несколько фото этого периода показаны на Рис. 27. К сожалению, фотографий с другими участниками эксперимента у меня не имеется.
Рис. 27. Поляризованная протонная мишень 1-го поколения, созданная сотрудниками ЛНФ и ЛЯП (октябрь 1963).
37. Совершенно очевидно, что с такой поляризацией протонов можно было выходить на нейтронной пучок реактора ИБР. Началось перебазирование оборудования из ком. 10 пристройки в экспериментальный зал ИБР, на пучок № 3. К маю 1964 г. оно было закончено. К этому времени в зале также было смонтировано все необходимое оборудование, дублирующее оборудование в ком. 10 пристройки. Дополнительно при участии Виктора Николенко и сотрудников радиоэлектронного отдела была создана электронная аппарата для регистрации нейтронов и ее связи с анализаторным центром в лабкорпусе ЛНФ.
38. После майских праздников был запущен ИБР на мощности 1 кВт. И мы начали эксперименты по поляризации резонансных нейтронов (тепловые и быстрые подразумеваются, но наша основная цель – резонансные) с ППМ-1, установленной на магните СП-10. Прежде всего, надо было наладить аппаратуру, используя в качестве контроля протонного сигнала самописец и монитор прошедшего через мишень пучка нейтронов. Во время наладки поляризация нейтронов иногда поднималась до 23 %. К концу мая мы получили стабильный пучок резонансных нейтронов с поляризацией 17 %. Это был триумф идеи Федора Львовича Шапиро. Результаты работы были опубликованы в [22]. Исторические фотографии создателей первого протонного фильтра на реакторе ИБР представлены на Рис. 28.
Рис. 28. Первый в мире протонный фильтр, сооруженный сотрудниками ЛНФ (май 1964 г.).
39. 9-12 июня 1964 г. в Дубне проходило Рабочее совещание по взаимодействию нейтронов с ядрами, организованное ЛНФ. На этом совещании я выступил с обзором работ по определению спинов нейтронных резонансов методом пропускания поляризованных нейтронов через поляризованную мишень [23]. Это был мой первый устный доклад на конференции. Лущиков представил доклад о запуске протонного фильтра [24]. По результатам совещания был подготовлен сборник докладов, для чего была создана редакционная комиссия: Э.Р.Каржавина, Г.С.Самосват, Ю.И.Фенин, В.И.Фурман, Н.И.Квитек, В.Г.Николенко, Э.И.Шарапов, Ю.В.Таран, В.Н.Ефимов. Редактором сборника был Л.Б.Пикельнер. Сборник был опубликован в октябре 1964 г. в качестве препринта ОИЯИ за номером 1845 в количестве 200 экземпляров, и был разослан участникам совещания. На этот раз выпуск сборника обошелся без накладок.
40. Спустя 40 лет, в 2004 г., я сделал доклад на конференции ISINN-12, ежегодно организуемой ЛНФ, в связи с 40-летием создания первой ППМ в СССР, и первого протонного фильтра в мире. Доклад был посвящен памяти Федора Львовича Шапиро. На паре страниц я отметил основные вехи трехлетнего пути к первому протонному фильтру [25].
41. Как-то, когда ФЛ был в хорошем настроении, я задал ему вопрос, который с некоторых пор вертелся у меня на языке. Точно я его не помню, но смысл примерно такой: почему бы нам не зарегистрировать сделанное в качестве одного или двух изобретений, а, именно, первое – метод поляризации регистрирует Шапиро, второе – конструкцию протонного фильтра регистрирует наша тройка: Лущиков, Таран, Шапиро. ФЛ, после некоторой паузы, отклонил мое предложение. Мотивация отказа, изложенная моими словами, такова: последние годы мы делаем новое в экспериментальной физике, шаг за шагом; да, мы получили новый конкретный результат; но мы не можем регистрировать свой каждый шаг, и тратить время на бюрократию; наше дело делать шаги. Это очень далекое, от реально сказанного, изложение, но смысл передан верно. Кстати, спустя несколько лет, когда наработалась определенная литература о ФЛ, в одном материале я обнаружил упоминание о его каком-то важном изобретении, сделанном еще до войны. Значит, тогда он видел смысл в такого рода деятельности. Но, по каким-то неведомым причинам, он стал противником изобретательства.
42. Я смирился с отказом ФЛ, но внутри себя не согласился. Дело в том, что опыт работы в ИТЭФ, ФИАН, ЛЯП и ЛНФ отчетливо показал, что во мне есть физическая, инженерная и конструкторская жилки, с уклоном во второе и третье. Именно такая работа мне была по душе. Уже после смерти ФЛ, когда я принимал участие в реализации проекта Тристом для измерения ЭДМ нейтрона с помощью ультрахолодных нейтронов, я получил 26 авторских свидетельств на изобретение (несколько с Юрием Никитенко и единичных с другими сотрудниками). Список изобретений приведен в приложении к этим заметкам. После краха проекта, мой пыл угас. Я больше не занимался изобретательством. Хотя, в бытность работы в отделе конденсированных сред, были две хорошие идеи, которые с железной уверенностью можно было подать на регистрацию. Но каждому овощу свое время.
43. Чтобы больше не возвращаться к судьбе проекта Тристом, в приложении к этим заметкам я поместил мою научную биографию, написанную в 2007 г. В ней есть фрагмент текста, в котором кратко освещена история Тристома. Дополнительно в том же приложении я поместил фильтрованный фрагмент из своего личного гроссбуха, более подробно зафиксировавшего ход событий по разработке Тристома.
End (Part 3; continued Part 4)
